«Размышлизмы» Ермека Турсунова

2022-05-04 11:31:28 В преддверии литературно-музыкального вечера «Мелочи жизни» в Нур-Султане хотим разыграть 2 БИЛЕТА!!!

Условия розыгрыша - https://www.instagram.com/p/CdIKng-tRIe/?utm_source=ig_web_copy_link Ашу / Түсініктеме

2022-04-29 16:38:18 Потом Кумис-апа устала и ослабила руку.
- Жарайды, - сказала она довольная. - Мен болдым. Сен маған қарама, бара бер (Ну все, мне пора. А ты ступай).
И Ашим поднялся. Тихо вышел во двор. Закурил дрожащей рукой сигарету.
…Кумис-апа хоронили всем аулом. Старики на похоронах еще говорили, что хорошо умерла Кара кемпир. Так у нас называли люди между собой Кумис-апа. У себя дома умерла. Не на чужбине. Среди своих. Поэтому улыбалась. Ашу / Түсініктеме

2022-04-29 16:38:17 Там, посреди гостиной, стоял дастархан. Он был накрыт красивой белой скатертью. По столу были щедро рассыпаны свежие баурсаки и щелпеки. И еще конфеты с пряниками. И еще много-много всяких разных вкусностей.
Стояли по краям пиалушки с чаем. От них еле заметно поднимался пар. А сам чай был темно-коричневый, со сливками, наваристый, густой. Старики такой пьют.
Кумис-апа сидела рядом с самоваром. Счастливая!
Но я испугался…
Потому что…
Потому что она сидела… одна. За столом никого не было. А Кумис-апа сидела и… разговаривала. Причем «разговаривала» со своими сыновьями, называя каждого по имени! Она даже смеялась местами! Да еще так заливисто! Прям закатывалась!
Она рассказывала им про свою козу, которая залезла на прошлой неделе в чужой огород и поела там капусту. И что соседи из-за этого сильно ругались. И что ей пришлось заглаживать потом свою вину молоком, которое она сдоила с той же самой козы и отнесла крынку к соседям.
- Нате, говорю им! - смеялась Кумис-апа, - Берите. Вот вам ваша капуста. Моя коза извиняется.
Я в ужасе попятился к двери и осторожно выскользнул наружу. И там уже понесся, как очумелый, в сторону дома.
Залетел к себе домой и с порога заорал:
- Мама! Мама! Там Кумис-апа!
- Что?
- Она с ума сошла!
- Как это?
- Она там сидит в комнате одна и пьет чай!
- Ну и что? Пусть пьет, - удивилась мама.
- Но там никого нет! - задыхался я. - Она там одна сидит и разговаривает!
Мама в ответ грустно улыбнулась и ничего не сказала. Лишь приобняла меня и погладила по голове.
- Ничего, сынок, - вздохнула она. - Пусть сидит. Ты правильно сделал, что не стал ей мешать.
Но с тех пор я перестал ходить к Кумис-апа.
Я боялся.
А однажды она снова вынесла на улицу семь маленьких лепешек. Пацаны побежали к ней наперегонки. Она раздала всем по хлебу и напомнила:
- Не забудьте сказать «тие берсін»!*
Потом протянула хлебушек мне и улыбнулась:
- А ты чего перестал появляться?
- А это…а вот… болел, - стал я мямлить. - Я тут вот на днях…
Кумис-апа не дала мне договорить, обняла крепко, прижала к себе, понюхала мои волосы на макушке.
- Не бойся, - сказала она. - Все хорошо.
И так она это по-доброму сказала, так покойно, что я тут же забыл про свой страх.
И снова стал бегать к ней за айраном, иримшиком, куртом...
А однажды зимой она связала мне носки. Из козьей шерсти. Теплые.
И мне жутко не нравилось, когда пацаны в своем кругу затевали про нее разговоры, рассказывая всякие небылицы.
- Она чокнутая! - говорил Нуркен, наш старшак. - Явно чокнутая.
- Откуда ты знаешь? - вступался я.
- Да все знают, - хмыкал Нуркен. - Просто помалкивают.
И в такие моменты мне хотелось драться, потому что у меня не хватало слов, чтоб защитить Кумис-апа. Но Нуркен был сильнее меня. К тому же он был беззлобный пацан. Не жадный.
А когда Кумис-апа заболела…
Родных, как я уже говорил, никого не осталось. За ней ухаживали соседи. По очереди. И в один из дней, когда ей стало совсем плохо, – она уже плохо видела и не поднималась, – Кумис-апа попросила, чтобы позвали ей сына. Самого младшего. Любимого. Жанибека…
Похоронка на него пришла последней.
Взрослые в панике всполошились. Заметались туда-сюда. Что делать? Как быть?
И тогда Ашим, аульный зоотехник, пришел, открыл тихонько сундук, что стоял в углу, и вытащил оттуда телогрейку. Старую такую застиранную фуфайку. В ней когда-то Жанибек ходил в школу.
Потом натянул ее кое-как на себя, благо сам был маленький, невысокий, и подсел к Кумис-апа. Прокашлялся осторожно в кулак. Кумис-апа тут же встрепенулась:
- Кім бұл? (Кто это?)
Чуть приподнялась и подслеповатой рукой стала шарить вокруг. Потянулась к силуэту, коснулась рукава и вдруг вцепилась в него мертвой хваткой, сжала до белизны в пальцах:
- Жәнібек, - позвала она, задыхаясь от волнения. - Жәнібек, балам-ау, кайда жұрсің?**…
И до-олго потом она с ним разговаривала. «С Жанибеком». О чем-то все шутила и смеялась. Как в тот раз, с самоваром.
И пока Кумис-апа так «разговаривала», Ашим сидел смирно и не
двигался. Боялся шевельнуться. Лишь один раз из глаз его выступила предательски и потекла по жестким усам предательская слеза и капнула на пол. Ашу / Түсініктеме

2022-04-29 16:38:16 Кара кемпир.


Один из самых памятных детских страхов связан у меня, почему-то, с добрейшей Кумис-апа.
Жила у нас в ауле такая старушка. Особенность ее была в том, что она умела разговаривать стихами. Тягучим таким, размеренным речитативом. На любую тему. Даже когда в магазин шла и то по пути стихи складывала. А один раз ей фельдшер систему поставил, так она тут же и выдала:
- Ақ сиса, қызыл сиса, сиса, сиса...
Мен алып жатырмын капельниса.*
Забавная была бабушка. Ее любили.
Жила она себе тихо, скромно. Одна. Всех ее троих сыновей и мужа убило на войне…
Из всего хозяйства у ней было – коза тощая с поломанным рогом, да три курицы с петухом.
Все.
И собака.
Кстати, о собаке. Я ни разу не слышал, что б она лаяла. Этим она сильно отличалась от всех остальных аульных собак. Какая-то она была не по-псиному добрая. Ластилась ко всем. Не зря говорят, что собаки часто на своих хозяев похожи. Кумис-апа ее даже не привязывала, и та ходила с ней повсюду. Лохматая, колченогая, с белым пятном посреди лба.
Обычно Кумис-апа возилась у себя в огороде. Или копошилась во дворе.
Хлеб она еще умела печь. Знатный хлеб! С луком. Его вкус остался со мной на всю жизнь.
Помню.
Вначале Кумис-апа не спеша раскладывалась. Чтобы все под рукой было. Надевала белый передник, завязывала на затылке платок. Потом высыпала горкой муку в алюминиевую чашку и разбивала туда яйцо. Потом лила воду из ковшика. Все перемешивала. И так у нее все ловко получалось.
Я смотрел на ее натруженные руки, со слегка вздутыми венами, на узловатые ее пальцы. Она принималась раскатывать тесто и старые серебряные браслеты на ее запястьях едва слышно позвякивали в такт.
Потом она нарезала лук и мне было удивительно, почему у ней не выступают слезы на глазах. У моей мамы всегда выступали. И у меня тоже. У всех. А лицо Кумис-апа, сплошь в мелких морщинках, оставалось задумчивым и каким-то даже отрешенным.
Потом она брала плоский чугунок и смазывала днище маслом. Потом укладывала туда лепешку. Продавливала пальцами, придавая ему форму маленького солнца, и накрывала такой же плоской крышкой.
Потом она разводила огонь во дворе и когда дрова прогорали, пристраивала тяжелую посудину в самую его середку. Туда, в самый жар. Потом брала маленькими щипцами угольки и обкладывала ими чугунок со всех сторон.
И все. Теперь надо было ждать.
Вскоре по всему двору потихоньку начинал распространяться тоненький аромат горячего хлеба.
Иногда она пекла сразу семь лепешек. Но уже маленьких. Потом выходила на улицу и раздавала их детям. А мы и рады. Мы тогда не очень понимали, что это – поминальные лепешки. А нам какая разница? Лишь бы поесть. А они были такими вкусными...
Иногда я забегал к ней по-соседски выпить пиалушку айрана или взять комочек курта. Он обычно сушился у ней на крыше сарая.
Так и жили.
Но однажды она меня напугала. Кумис-апа. Вернее, я сам испугался…
Стоял май. По-моему это было даже девятое мая. Праздник. День победы.
Возле клуба из репродукторов гремела музыка. В перерывах местный аккордеонист – Калижан-ага – исполнял марши. У него не хватало одного пальца на правой руке, мизинца. Оторвало где-то на войне, но это ему не мешало. И он залихватски играл.
Трепыхались на ветру алые кумачи. Народ веселился, гулял. В толпе выделялись ветераны. Нарядные. С орденами и медалями на лацканах выглаженных пиджаков.
В тот день, помню, школьники уже выступили: спели песни и прочитали стихи в клубе. Тут же был развернут буфет с лимонадом и беляшами. Отовсюду доносился смех и вообще во всем чувствовалось особое торжественное настроение.
Солнце пекло. На улице становилось нестерпимо жарко и мне захотелось пить. До колонки далеко, а денег на лимонад не было и тогда я, по своему обыкновению, решил заскочить к Кумис-апа. За айраном.
Забежал к ней во двор, чуть приоткрыл дверь и…услышал. Ее веселый голос. Она с кем-то разговаривала. Наверное, гости, подумал я и на цыпочках пересек коридорчик. Осторожно заглянул в комнату.
А там… Ашу / Түсініктеме

2022-04-27 18:43:54

Ашу / Түсініктеме

2022-04-25 15:26:46 Никто из нас не был на войне и понятия не имел – что она вообще из себя представляет. Но, глядя на плачущего старика, нам на минутку вдруг показалось, что мы узнали о ней что-то новое. Что-то настоящее. Правдашнее. Мы вдруг поняли, что нет там никакой красоты и не может быть там никакой радости, а есть только ужас и дикость. И горе. И страх. И боль потерь. И звериная жестокость. И слетело на миг все пустое. Все наносное. Мы вдруг реально почувствовали ледяное дыхание войны и ее неизлечимую скорбь. Мы поняли, что война не отпускает.
А старик…
Он ведь с нами даже не поговорил. Он толком ничего и не сказал. Но что-то случилось. Что-то произошло такое, что заставило нас ему поверить. Без слов и без картинок. И в нас проснулось то, о чем мы в мирной жизни забываем. И не помним. Простое. Человеческое. А именно: со-страдание. Со-участие. Со-чувствие. Милосердие. И нам стало страшно. И жутко. И больно.
Вот мы и плакали.
А дед вздохнул тяжко, утер слезы рукавом и ушел. Больше его в школу к нам не звали. Ашу / Түсініктеме

2022-04-25 15:26:46 Насчет наград завуч, конечно, загнул решили мы. Или забыл. Потому что Аксак Жангали пришел не в костюме и не было на нем никаких наград. Он был одет, как обычно, в свой неизменный, выцветший от времени, то ли плащ, то ли куртку. На ногах – кирзачи. И вообще он был немножко странноватый, этот Аксак Жангали. Многие его не понимали за это. Сторонились. Например, он не любил, как все, Новый год. Или то же девятое мая. И кино еще про войну не любил. Если по телевизору начинали крутить такое кино, то он ругался и сразу же выключал. А еще он ни разу не пришел в клуб, где давали концерт в честь ветеранов…
В этот день он обычно запирался дома и потихоньку выпивал. Да и пил он тоже странно. Расставит стаканы по кругу, нальет в них водки, а сверху по кусочку хлеба положит и так сидит. Один. Долго сидит. О чем-то думает. Уставится в одну точку и сидит. Потом залпом выпьет свой стакан, крякнет и идет спать.
Кто так празднует? Вот и не поймешь – праздник это для него или что?
Ну, в общем, завуч еще раз сказал, что б мы все внимательно послушали рассказ Жангали-ага и, радостный, хлопнул за собой дверью.
Мы все уставились на старика. Тот все не начинал. Сидел, мялся. Видно было, что не очень ему это все надо. Что не привык он к такому вниманию. Что все это его сильно напрягает. Да и вообще…
Тут наша классная поспешила на помощь, сказала:
- Расскажите, Жангали-ага, вы же, говорят, были в пехоте? Это так?
- Мхм, - кивнул дед.
- И дошли со своим полком до самого немецкого города Котбуса? Так?
- Нет, - мотнул головой дед, - наш полк расформировали еще в Польше…
- Да? - обрадовалась классная. - Как интересно. А расскажите, почему расформировали? Ребятам это будет очень полезно. Так ведь, ребята? - обратилась она к нам.
- Да-а! - выкрикнули мы по привычке хором.
- Вот видите, - засияла наша классная, - ребятам хочется знать, как вы нашу родину защищали, как слушали Левитана, как ждали писем из дома и как встретили день победы...Ну, расскажите.
Дед все мялся.
- Да чего там рассказывать? - пожал он плечами.
- Ну как что? - засмеялась классная. - Вот же перед вами сидит новое поколение. Им ведь нести дальше знамя. Им нужно передать ваш опыт и знания. Ну вот вы же начали про свой полк. Как вы с ним дошли до немецкого города Котбус…
- Да не осталось почти никого от нашего полка! - вставил дед и тут же осекся. - А тех, кто остался, раскидали по частям.
- Что вы говорите?! Наверное, у вас там было много друзей-однополчан? Расскажите о них! Вы же воевали вместе. Как говорится, бок о бок!
- Друзей… - задумчиво повторил старик и снова замолчал. Мы все смотрели на него и ждали, что он вот-вот начнет рассказывать нам о своих друзьях-однополчанах, о том, как они громили вместе врага, потом отдыхали в перерывах и пели под баян любимые песни, и как затем «советское правительство вручало ему награды»...
Но дед, почему-то, отвернулся к окну, нахмурился, черты его обострились, губы задрожали, вены на морщинистой шее вздулись и он…заплакал. Да, он заплакал. Сцепил пальцы, опустил голову, и по редкой бороде его предательски потекли слезы. И весь он как-то сжался, скрючился на стульчике. Прям как мальчишка какой. Он и на самом деле сделался вдруг таким маленьким и таким жалким. И произошло это так неожиданно, что нам сделалось не по себе. В классе мгновенно все стихло. Слышно было как бьется муха о стекло, застряв между рам. И в коридоре, в дальнем его углу, кто-то со скрипом прикрыл окно. И мы…
Мы все тоже, почему-то, заплакали.
«Училка» наша растерялась. Забегала. Кинулась сначала к старику:
- Жангали-ага, Жангали-ага, что случилось? Что с вами?
Бросилась к нам:
- Ребята, ребята, а с вами-то что? Успокойтесь! Да что такое-то?!
А мы и сами не поняли – что случилось. Ашу / Түсініктеме

2022-04-25 15:26:45 Самый честный рассказ о войне.


Когда я учился в школе, помнится, накануне девятого мая к нам приводили ветеранов – участников Великой Отечественной Войны. Их тогда было немало в нашем поселке. Многие из них еще работали.
Их приводили к нам, нарядных, в костюмах, увешанных орденами и медалями, вручали им цветы и вязали на шею галстуки. Вот и в тот раз должны были вместо уроков устроить в школе «День Победы» и привести кого-нибудь из стариков. И те, как обычно, должны были нам рассказать что-нибудь для «повышения чувства патриотизма». Надо сказать, нам это нравилось. Потому что в «войнушку» мы и сами любили поиграть, так почему бы не послушать как это было у них – у дедов. А потом, наслушавшись этих рассказов, мы бегали по огородам и садам, рыли окопы и блиндажи, стреляли, взрывали, бросались в штыковую, а если надо, то и умирали. Но не абы как, а – красиво. То есть, «как в кино». А если попадали в плен, то стойко переносили пытки. Но это если ты – партизан. Или советский офицер.
Я тогда учился то ли во втором, то ли в третьем, но не суть важно.
Ветераны приходили к нам и делились воспоминаниями о войне. Если честно, рассказы их я не помню. Вернее, они смешались у меня в один сплошной фильм о подвигах и победах.
Больше всего мы любили, когда к нам приходил учитель по труду АсетСманыч. Он тоже, говорили, участвовал. После его рассказов нам казалось, что он самый храбрый и самый главный солдат нашего поселка. Мы его за это уважали и хотели быть на него похожими.
Каждый год, накануне праздника, он приходил к нам в класс и с ходу начинал свое повествование. И мы замечали, что с каждым разом медалей у него становится больше. И фашистов, которых он убил лично, соответственно тоже. Мы тогда не очень разбирались, какие из этих наград боевые, а какие юбилейные, но они так красиво мерцали в свете утренних лучей солнца и всякий раз изящно звякали, когда АсетСманыч «заряжал» свою винтовку и разил метким выстрелом врага. Рассказы свои он изображал в лицах, играя голосом, то повышая его, то понижая, а то и вовсе переходя на шепот. Постепенно он расходился так, что с шумом разворачивал карты на доске и указкой показывал нам направления танковых прорывов по всему фронту. В принципе он всегда пересказывал нам одни и те же случаи, но всякий раз они обрастали новыми подробностями. И мы слушали, раскрыв рты и затаив дыхание, но смело «шли» с ним в бой, штурмуя очередную высоту. И мы думали – какой же он все-таки храбрый, наш Агай. И как ему повезло, что он был на войне и что ему удалось как следует повоевать!
А однажды к нам привели старика Жангали…
Жил у нас в селе такой дед. Невзрачный. Неказистый. Все его звали Аксак Жангали. Потому что он был хром и, когда ходил, сильно припадал на левую ногу. Говорили, что его ранило где-то там, на фронте.
Работал он сторожем. Охранял поля. На большее он не был способен. У него в плохую погоду голова кружилась и в глазах темнело. И нога ныла. Поэтому начальство его не грузило и не особо доверяло.
Жил он со своей старухой Зейнеш. На отшибе, неподалеку от фермы. Детей у них не было – не дал господь. Вот они и коротали свой век вдвоем. Жили так себе, не жировали. Из хозяйства только лошадь да пара овец. Ну и по мелочи там – куры, цыплята. Коза еще у них была. Все.
Помню в тот день завуч СеменПалыч с нашей классной руководительницей Майрам-апай привели его к нам. Усадили старика на стульчик прям посредине перед доской и торжественно представили. И как-то забавно это смотрелось: зачем нам его представлять, думали мы, его ж и так все знают. Но так было положено, вот и сделали как надо. Завуч сказал, что Жангали-ага тоже воевал и даже дошел до австрийского города Линц. Там его ранило и он, подлечившись, снова вернулся на передовую и продолжил воевать. И так дошел до города Котбус. Потом он сказал, что Жангали-ага сейчас сам расскажет, как он славно воевал, как победил фашистов и как получал за свои подвиги награды от советского правительства. Ашу / Түсініктеме

2022-04-21 16:05:41 Ашу / Түсініктеме

2022-04-20 10:14:24 - И вот однажды вернулся его отец с фронта. Комиссовали его по ранению. Руку оторвало по локоть, но зато живой. И вот все невзлюбили его за это. Бейсена, имею в виду. Хотя, подумать, он-то тут при чем? Повезло просто. Но мы ж дети. А дети как? Дети жестокими бывают. Особенно, если кому-то счастье свалилось на голову за просто так. Они ведь как думают? Почему кому-то – все, а мне – ничего? И отчего-то меня эта ситуация больше всех расковыряла. Не могу смотреть как Бейсен висит на отцовской шее и тот уцелевшей рукой волосы ему ерошит.
И замыслил я недоброе. Начал подговаривать остальных устроить Бейсену темную. Мол давайте подкараулим его на ферме и проучим. Нечего мол задаваться. Там, на ферме удобный такой закуток был. Между кошарами. Со всех сторон его стены обступали, выходишь и заходишь через одни двери, бежать некуда.
Так и сделали. Дождались, когда все взрослые по домам разойдутся и Кортык – самый младший из нас – сказал Бейсену, что на ферме кукурузу раздают. Он туда прибежал и как только появился в закутке, мы на него тут все и набросились. И давай его колотить.
Больше всех я старался. Прям не знаю, что на меня нашло. Такая злость из меня вдруг поперла. Такая горечь! И что интересно: бил и плакал. В голос прям. Как будто не я Бейсена, а он меня бьет. Как будто он виноват во всем. В том, что холодно вечно без зимней одежды. Что есть хочется постоянно. Что мать плачет ночами украдкой. Что неохота вставать ни свет, ни заря и тащиться на эту долбаную молотилку. Что темно в школе и тоскливо. Что устал от всего. Что иногда волком выть хочется. Что война эта проклятая все никак не закончится. Что…
Что мой папка не едет домой…
Короче, за все я тогда отыгрался на Бейсене: и за то, что он самый сильный и самый умный, самый добрый и щедрый. За то, что веселый такой, радостный…Но самое главное – за то, что ему одному привалило такое счастье с отцом. Одному на весь аул. А что тогда для нас аул – десяток домов. Для нас, пацанов, это ж целый мир. А разве можно, чтобы только одному повезло на весь мир?
…Злая это штука – зависть, скажу я тебе. Не в силах люди ее побороть. И заразная к тому же. Легко передается и легко пристает. А после жжет изнутри. И выгорает человек. И что плохо – любой может подхватить. Это же болезнь из детства. Неокрепшие души ею болеют. Невыросшие. Иной от зависти делов может натворить таких, что потом сам удивляется. А кто-то и загнуться может, если вовремя не остановить.
Жестоко мы его побили тогда, помню, Бейсена-то бедного. Он потом месяц в школе не появлялся…А потом они куда-то переехали. Всей семьей...
Вот как это было.
Старик замолчал. Я тоже. Не хотелось нарушать тишину. Да и о чем тут спрашивать?
- Много чего я себе списал за свою жизнь, - добавил лишь старик совсем уже обессилевшим голосом. - Много чего. А вот этого себе простить не могу.
Он прикрыл глаза. Видно было, как вздулись вены на его ослабевших руках. Лоб покрылся бисеринками пота. Лицо его сделалось суровым и отрешенным.
- Ну все, - выдохнул он. - Иди.
И я пошел. К себе на базу.
И пока шел, такая печаль вдруг на меня навалилась. Такая тоска. Придавила плитой, не разогнуться. А если по правде, то стыдно мне стало. Стыдно за то, что не хотел поначалу идти. Что заставил себя уговаривать. Мялся чего-то. Бухтел. А ведь что старику от меня надо было? Да ничего. Просто посидеть. Просто поговорить. Да и кто я ему? Так, никто, обычный режиссеришка из далекой и шумной жизни. А я даже имени его не спросил… Ашу / Түсініктеме